Точки над Ё - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Синонимическое.

– Вот именно. Вся наша жизнь – синонимическое притворство. Пошли? Подвезти тебя? Домой или на свиданку намылилась?

– Домой. Только...

– Ладно, ладно, черепашьим ходом.

Машина у Кости супер-пупер, гоночная, низкая, похожая на леденец, который в тёплом виде лепили пальцами. Костя обожает быструю езду. Когда первый раз меня подвозил, включил музыку на полную громкость – оглушительно – и помчался. Я не чаяла остаться в живых. Возле моего дома Костя обнаружил на пассажирском сиденье моё тело, стёкшее и оплывшее, превратившееся в груду трепещущей от страха плоти. Мне понадобилось несколько минут, чтобы сердце из пяток вернулось на законное место, чтобы речь восстановилась на уровне произнесения междометий: ой! ух! ай! ох! Когда я охала и ухала, Костя смотрел на меня удивлённо. Наконец у меня получилось сказать рубленую фразу:

– Бла-бла-благодарю, что не убил! Но чтобы я ещё... когда-нибудь... села с тобой в машину...

С тех пор Костя, когда подвозит меня домой (практически после каждой передачи), ведёт машину на нормальной скорости.

В квартире пахнет чем-то потрясающе вкусным.

– У-р-р! – втягиваю я носом кухонные ароматы.

– Асенька? – выплывает в прихожую бабушка. – Пришла? Иди кушать. Борщик настоялся, к нему булочки с чесноком напекла. На второе пюре и рыба в кляре, а к компоту – ватрушки твои любимые.

В день передачи бабушка считает необходимым кормить меня по усиленной программе. Впрочем, в остальные дни мы тоже не постимся. Кто, скажите, после трёх калорийных пирожных способен ещё и полноценный обед шахтёра или металлурга поглотить? Я способна. У моей бабушки культ еды, и этому культу я служу исправно.

С бабушкой я живу практически с рождения. Мама и папа, бабушкин сын, живы-здоровы, но вырастила меня бабуля. В ней за центнер веса. Я такой же буду через несколько лет – очень полной, страдающей одышкой, с больными ногами, – жрицей храма чревоугодия.

Моя мама – полная противоположность бабушке. Мама следит за калориями, холестерином да и попросту не любит готовить. Когда родители поженились, за папу развернулась борьба между бабушкой и мамой. Свекровь говорила, что мужика надо кормить, а невестка твердила про диеты, сыроедение, про соки, заменяющие ужин. Потом родилась я, и враждующие стороны заключили перемирие. Бабушке отошла я, а маме – папа. Он иногда сбегает от мамы и трескает у нас за обе щёки. Но теперь всё реже. То ли аппетит уже не тот, то ли не хочется выслушивать мамины нотации.

Мама очень любит детей. Чужих. Она – заведующая детским садиком, в котором начинала воспитательницей. «Любит» – это без иронии. О своих воспитанниках может говорить часами, анализировать их поведение бесконечно, придумывать, искать новые формы развития дошколят, копаться в их проблемах, и детская психика для мамы – сокровищница, которая постоянно дарит открытия-бриллианты. Мама столь активно тратила душевные силы на чужих детей, что мне достались крохи. Недаром многие великие педагоги были бездетными.

От мамы ко мне перешла любовь к детям, от бабушки – гурманство (если не сказать – обжорство), от папы – увлечение литературой и языком. Собственных природных достоинств я пока в себе не обнаружила. Папа заведует кафедрой в нашем пединституте, куда я как поступила по его протекции, так и училась. Не потому, что знаний не хватает, а потому, что не умею сдавать экзамены, страх перед ними приводит меня в полуобморочное состояние. Кстати, мои родители познакомились, когда мама училась на вечернем отделении, а папа уже преподавал.

– Звонил Прохиндей и твоя мамочка, – сообщает бабушка, забирая суповую тарелку и ставя передо мной пюре с рыбой. – Мамочку наградили, присвоили звание отличника или как-то там народного образования.

– Прекрасно, что малышню, дошколят называют народом. – Моя рука с вилкой зависает, смотрю на бабушку строго.

У нас уговор – не поносить маму. Мне было лет десять, когда я это потребовала от бабушки. Она не послушалась, я пригрозила, что убегу. Редкий взрыв протеста – я действительно убежала. На чердак, где просидела минут тридцать. Бабушка носилась по двору и вопила: «Ася, девочка, вернись! Я больше не буду! Пусть эта кляча живёт, как хочет. Ася, где ты?» Я слышала бабулины крики, мне доставляло какое-то нехорошее удовольствие мучить её, наказывать. С чердака я спустилась, потому что испугалась шевеления в углу – вдруг крысы? – и в туалет захотелось.

От прежнего поношения осталось презрительное: «твоя мамочка». Вытравить невозможно.

Прохиндей – моя первая страстная любовь. Красавец парень, но бабушке активно не понравившийся, да и моим родителям тоже – редкое совпадение мнений, заставившее меня наступить на горло своему чувству. Прохиндей женился на моей подруге. Теперь у них ребёнок и бесконечные склоки. Он мне звонит – жалуется, она мне названивает – плачется. Оба подспудно меня обвиняют. Прохиндей – за то, что его бросила. Подруга – за то, что подсунула ей бракованный товар. Хотя, прояви Прохиндей в своё время чуть-чуть настырности, я не послушалась бы родных. А подруге я никого не подсовывала, она сама парня увела, позарилась на его внешние данные.

– Прохиндею я сказала, – продолжает бабушка, – чтобы больше сюда не звонил. Взял манеру! Мало тебе крови попил и снова голову морочит. Я ему прямым текстом: «Оставь Асю в покое. И своей жене скажи, чтоб не трезвонила. У вас своя семья, сами разбирайтесь».

Грубо, конечно. Но если бабушкин отлуп подействует, я буду только рада. Самой мне не хватает воли прервать чужое нытьё.

– Ватрушку не могу, не помещается, – отказываюсь от сдобы.